Таинства как иконы

Церковные таинства, все священнодействия и всё богослужение тоже суть иконы особого рода: имея вещественную и видимую составляющую, они реально связывают верных с Богом, в то же время восстанавливая в человеке поврежденное подобие Первообразу.

И как на иконах надписание имени делает ясным принадлежность образа, так в чинопоследовании таинств слова и призываемые имена являются причиной освящения.

С другой стороны, поскольку нельзя написать на иконе что угодно, а надписать при этом имя Христово, так и здесь: видимая и вещественная часть – т.е. обряд и вещество таинства – сообразна своей цели и раскрывают невидимую реальность, в точности как образ на иконе.

Я приведу немногие выдержки из известнейшей книги Николая Кавасилы "Семь слов о жизни во Христе" с небольшими объяснениями. В книге этой говорится о таинствах Церкви, и вот что пишет автор во втором Слове, о таинстве Крещения:

И так тем, кои получают священное воссоздание, которое одно показало Бога разделенным, должно при Божественной купели призывать Бога, разделяя Ипостаси (во имя Отца и Сына и Святого Духа).

То есть поскольку крещение есть воссоздание человека, а оно стало возможно благодаря воплощению Сына Божия; в воплощении же открылась тайна Трех Лиц Святой Троицы, то в силу этого у купели крещения призываются имена Ипостасей Отца и Сына и Святаго Духа.

А при крещении что воспоминаем мы, как не домостроительство и особенно сие? Поистине, но не тем, что говорим, а тем, что делаем. Ибо когда человек, погружаясь трижды, возникает из воды, кто не видит, что сим указывает на тридневную смерть Спасителя и воскресение, что составляет конец всего домостроительства?

Домостроительство спасения людей изображаем не столько словами, сколько самими действиями – как на иконе, в то же время призвая Имя, освящающее это изображение.

Не напрасно, думаю, учение о Боге провозглашаем, а домостроительство в молчании показываем делами. Ибо одно было от начала и в познание людей приходит через голос, а другое совершено и было видимо для глаз людей и даже осязаемо руками.

Учение о Боге, хотя и стало яснее, но открыто было и до Воплощения, и проповедывалось словами пророков. Но впоследствии домостроительство спасения явилось перед глазами людей, и в священнодействии таинства мы тоже показываем его видимым и вещественным образом.

Почему блаженный Иоанн, зная, что то и другое – одно и то же в отношении к двоякому Спасителю, сказав: еже бе исперва, еже слышахом, – прибавил, – еже видехом очима нашима, и руки наша осязаша, о словеси животнем (1 Ин.1:1).

Начало Евангелия Иоанна Богослова относит как слышанное исперва (т.е. еще в прежние времена), так и видимое и осязаемое Апостолами к общему источнику. То и другое есть свидетельство Само-Истины, то есть Бога, о Себе Самом – прежде только в учении, а потом и в воплощении, распятии и воскресении.

Кроме того, в учение о Боге должно только веровать, а обнаруживается вера словами, ибо, сказано: сердцем веруем в правду, усты же исповедуем во спасение (Рим.10:10), а домостроительству необходимо нужно и подражать и показывать в делах. Ибо должно, как сказано, последовать стопам (1 Пет.2:21) за нас Умершего и Воскресшего.

Понятие о таинствах Церкви неразрывно связано с понятием о христианских добродетелях, которые тоже есть своего рода иконы: в человеках написываются черты Умершего и Воскресшего Бога. Впрочем, и само исповедание веры имеет вещественную составляющую – исповедание устами, – спасительную, как таинство, реально причастную исповедуемому Богу-Истине.

Посему Троицу изображаем голосом, а страсть и смерть написуем на теле водою, преобразуя самих себя в блаженный оный вид и образ. Не неявно (ли), из сказанного, что во всем, касающемся Крещения: и в порядке его и в именах, коими называем его, и в совершаемом при нем и воспеваемом, – познаем то, что жизнь во Христе получает начало бытия от купели.

Из видимых действий и призываемого Имени ясна спасительная суть таинства Крещения, и эти видимые и вещественные действия не условно, а реально приобщают ко Христу, о чем Николай Кавасила пишет в четвертом Слове о таинстве приобщения, то есть о Евхаристии.

Ибо принимаем от сей трапезы уже не смерть, и гроб, и общение жизни лучшей, но Самого Воскресшего, и не дары Святаго Духа, какие только можем мы получить, но Самого Благодетеля, самый Храм, в Коем находится вся полнота благодатных даров. Ибо есть Он и в каждом таинстве и им Самим мы помазуемся, и омываемся, и Он же есть и наша вечеря. Присущ же Он приемлющим таинство и сообщает им Свои дары, но не во всех таинствах одним и тем же образом, но омывая освобождает от нечистоты зла и влагает в него Свой образ, помазуя, соделывает деятельным в действованиях Духа, коих Сам соделался хранилищем ради Своей плоти. Когда же приводит к трапезе и дает вкушать Тело, всецело изменяет получившего таинство и преобразует в собственное свойство, и персть, приняв царский вид, бывает уже не перстию, но телом Царя, блаженнее чего нельзя и измыслить.

И далее опять говорит о восстановлении образа Божия в человеке посредством таинства:

Поелику же худое свойство вещества не дозволяет печати оставаться неизменной: имамы бо сокровище сие в скудельных сосудех (2 Кор.11:7), – посему не однажды, но постоянно принимаем врачевство, и художнику всегда нужно приседеть брению, и тотчас восстановлять сливающийся образ, и нам нужно постоянно иметь руку врача, поддерживающую ослабевающее вещество и исправляющую уклоняющуюся волю, чтобы не похитила нас пришедшая смерть.

Сказав совсем немного о таинствах Церкви (потому что подробнее говорить сейчас не считаю уместным), я надеюсь в следующий раз поговорить о христианских добродетелях – об истинном и ложном их понимании.