Христианский идеал и человеческая мечтательность

На днях наткнулась в Интернете на «исповедь ухожанки» – рассказ женщины, которая после многих лет церковной жизни (в Московской Патриархии) оставила ее ради сохранения своего психического здоровья. Меня очень тронула эта история, которая во многих отношениях довольно типична и касается отнюдь не только «официального православия».

Женщина выросла в семье людей, со всей горячностью обратившихся к вере в 90-е годы; восприняла от них веру и правила жизни, которые они полагали истинными и благочестивыми. До сих пор с теплом вспоминает она светлые моменты, связанные с храмом, богослужением, молитвой. Однако постепенно принципы, которые казались подлинно христианскими: не признавать за собой ничего доброго, регулярно перед исповедью выискивать в себе всё новые грехи, строжайшим образом осуждать всякое замеченное несовершенство – стали порождать уныние, страхования, душевную скованность и тому подобное, что в конце концов привело к глубокой депрессии. Женщина пишет, что во взрослом состоянии еще усилила «христианские фильтры», отгораживаясь от информации, которая, казалось, могла угрожать ее христианским взглядам. Теперь с облегчением погрузилась в науки, которых раньше сторонилась.

Конечно, проблема осталась нерешенной: ведь женщина эта не стала в полном смысле слова неверующей, но после очевидно душевредной практики не нашла другого выхода, кроме исключения из своей жизни всех христианских понятий, какими бы они ни были.

В этом случае изучение христианства было посредством более или менее популярных учебников; женщина пишет, что «глубоко не копала», то есть не читала, например, Лествицу и Авву Дорофея. В других случаях их как раз читали, и именно в них нашли обоснование для правил, приведших к жизненным катастрофам, почему некоторые думают, что не читать святых Отцов как-то безопаснее; в крайнем случае предпочитают подборки «для мирян». Но невозможно так урезать Писание и Предание, чтобы кто-нибудь не извлек из них ложных уроков. Само Евангелие предлагает такие жизненные ориентиры и такую высоту подвига, за которые иные поносят Христианскую веру, называя ее изуверством, угрожающим и отдельным личностям, и всему человечеству.

Но представим себе, что еще в Ветхом Завете заповеди были бы даны примерно в таком виде: не убивай, разве что в силу необходимости; не кради, разве что нужда заставит; чти отца и матерь, разве что это будет черезчур обременительно; не пожелай того, что принадлежит твоему ближнему, разве что он очень богат, а ты сильно нуждаешься… Очень умеренные, в чем-то даже разумные правила, но нужно ли Божественное Откровение, чтобы дать подобные указания людям? Что узнает о себе человек из таких правил? Сможет ли он на опыте познать свою немощь и нужду в Спасителе? А ведь именно в этом – цель заповедей, то, без чего спасение невозможно. Божественная вера и закон не могут быть по-человечески «приемлемыми», чтобы сколько-то потрудившись и попотев, человек мог поставить себе хорошую отметку и успокоиться на этом.

Помимо непостижимости Самого Бога, непостижимым для нас является и наше собственное устроение: человек – образ Божий – тайна для самого себя, как пишет св. Игнатий (Брянчанинов); по причине падения он сам себя не знает. Истинное познание себя в свете Откровения действием благодати – это трудный путь, которому привыкшая к слепоте душа всячески противится. Встреча с самим собой бывает болезненной, и мы малодушно уклоняемся от нее.

Человек, созданный по образу Божию, одарен свободной волей; это обременительный и трудный дар. Поэтому с облегчением читает новообращенный наставления о совершенном послушании, о том, что старец, наставник может взять на себя все эти заботы. Мимо пропускаются (даже если были прочитаны) предостережения, данные в той же Лествице: что желающие вверить свое спасение иному – «в намерении и разуме смиренномудрия» (а отнюдь не по душевной лени или привычке к безответственности) – должны испытывать наставника, «чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека, обладаемого страстьми, вместо пристани в пучину, и таким образом не найти готовой погибели».

Св. Игнатий (Брянчанинов) века полтора назад, задолго до революции и прочих катастроф писал о реальном и вполне закономерном полном отсутствии духоносных наставников, которым можно было бы вверить свое спасение. Еще за века до него истинные подвижники благочестия писали о крайнем оскудении этого редкого и высокого дарования, и учили жительству по совету, когда человек не полагается на свое мудрование, но и не слагает с себя ответственности, принимая советы и сверяя их с учением Церкви и со своей совестью.

Однако вырванное с кровью из святоотеческого контекста учение о «послушании» часто с радостью приемлется как пастырями, которым оно помогает управляться с паствой, так и пасомыми, которые – осознанно или нет – ищут возможности уклониться от истинного труда Богопознания и познания самих себя. Я не буду сейчас подробнее об этом писать, потому что многое уже написано и сказано о «младостарцах», о «гуруизме» и тому подобном, только напомню слова Апостола: Ценою куплени есте, не будите раби человеком (1 Кор. 7:23).

Воображаемое послушание – одна из разновидностей бегства от себя, один из видов самообмана, разрушающих христианскую жизнь, а иногда и психическое здоровье.

Однако стоит посмотреть, почему женщина, с рассказа которой мы начали беседу, пришла в такое тяжелое состояние? Вроде бы укорять себя, сокрушаться и каяться – всё это правильно и по-христиански; но мы должны смотреть на плоды своей духовной деятельности. Уныние и страхования – явные признаки гордости; откуда же она берется при самоукорении?

«Не признавать за собой ничего доброго» – но если ты сделал что-то правильно, преодолел какое-нибудь пристрастие, уклонился от искушения, оказал милость ближнему: как на это смотреть? Закрыть глаза? Сказать себе: ничего этого не было, и это не имеет значения? Но преподобный Авва Дорофей пишет иное:

И фарисей оный, молясь и благодаря Бога за свои добродетели, не солгал, но говорил истину, и не за то был осуждён; ибо мы должны благодарить Бога, когда сподобились сделать что-либо доброе, потому что Он помог и содействовал нам в этом.

Поэтому, если мы попытаемся из ложно понятого смирения убеждать себя, будто никакого блага сделано не было – это будет и лицемерием, и неблагодарностью. На лжи нельзя основать добродетелей, нельзя достигнуть смирения за счет лицедейства. Да, мы должны сознавать, что всякое добро наше не без изъяна, а по-другому и быть не может при нашем общем состоянии, но непременно должны радоваться о всяком добре и правде, о всякой помощи Божией, и этим подкреплять себя, защищаясь от малодушия и обретая надежду на Бога.

Игумения Арсения (Себрякова) в одном из своих писем говорит:

Я смутила вас похвалой, простите меня! Но нужно ли смущаться? Я не верю в то состояние, которое нужно беречь. Если есть что хорошее, его нельзя не видеть, нельзя не признавать его хорошим, но можно и должно приписать его Господу, и откроется новая причина для души смиряться и благоговеть пред Единым Святым и Спасающим. Похвала, иногда и просто по-человечески приятая и ласкающая самость, бывает полезна, как ободряющая унывающий дух. Бывало, при матушке [схимонахине Ардалионе, наставнице матери Арсении] почувствуешь уныние духа от понятия и ощущения полной греховности и немощи своей, и придешь к матушке с просьбой, чтоб она похвалила меня и уверила бы меня в моей способности к спасению. Матушка действительно начнет уверять, и так серьезно и сильно, что я поверю и утешусь, и ободрюсь. И не боялась она поблажить самости, но и ее употребляла как орудие, спасающее против уныния, наносимого иногда силою вражиею. Так десными и шуиями соделывается наше спасение.

Широка заповедь Твоя зело – восклицает Псалмопевец; и заповедь Евангелия никак не может быть сведена к угрюмым и жестким правилам. Те, кто так обуживают ее, пожинают не только уныние, но и немилостивый взгляд на других людей, и так бесконечно удаляются от Христианства. Да, мы должны помнить об опасности под предлогом милосердия извинять пороки – свои и чужие; но это не отменяет истинного милосердия, без которого спасение невозможно.

С терпения к себе, к собственной немощи начинается истинное смирение и надежда на Бога среди различных поворотов жизни; отсюда же берется терпение к другим людям, в которых мы начинаем видеть своих собратьев, тоже немощных и уязвимых.

Беспощадное самоосуждение только кажется смиренным: оно исходит из подразумеваемой возможности своими силами победить грехи и страсти, достичь мыслимого и немыслимого совершенства. Господь в Евангелии уподобляет Царство Божие в душе человека посеянному зерну, которое растет незаметно, давая в свое время росток, стебель и колос. Но самонадеянной гордости, скрывающейся под личиной христианского смирения, такой путь не подходит: должно быть всё и сразу, а нет – сам виноват, значит, не состоялся, никуда не годишься.

С другой стороны: «Субботние копания в себе над листком с надписью "Грехи" опустошали, – пишет «ухожанка». – И приучали выискивать в себе плохое».

Ведь всякий знает, что нужно каяться! А если суровой дисциплиной понуждаешь себя к дистиллированной жизни, где нет места слабостям, не говоря о явных пороках? Это что же – нет грехов? Так тоже не годится, копай глубже, разбирай мельчайшие поползновения… Но не так учат Отцы; св. Игнатий (Брянчанинов) пишет:

Не советовал бы я Вам входить в подробное и тонкое разбирательство грехов и греховных качеств Ваших. Соберите их все в один сосуд покаяния и ввергните в бездну милосердия Божия. Тонкое разбирательство грехов своих нейдет человеку, ведущему светскую жизнь, оно будет только ввергать его в уныние, недоумение, смущение. <…> Это ловушка, ставимая ловителем душ наших. Познается же она по производимому в нас смущению и унынию, хотя по наружности и облечена в благовидность добра. Нужно это черное покрывало для иноков, чтобы закрывать ими лучи благодати, сияющие из ума их и сердца; нужно это черное покрывало для иноков уже преуспевших, которых зрение греховности своей не может привести в безнадежие, приводит только в смирение. Так некогда носил покрывало на сияющем лице своем боговидец Моисей. <…> Веруйте Всемогущему Богу, надейтесь на Него, живите терпеливо и постоянно, живите в простоте, в покаянии и смирении, предавайтесь воле Божией, когда случиться сбиться с праваго пути, – снова на него направляйтесь, и спасетесь.

Из этого письма Святителя мы можем уяснить, почему углубленное самокопание носит в себе семена гордыни: мы пытаемся присвоить то, что прилично преуспевшим инокам (есть ли в наши дни такие?), и закономерно приходим к отчаянию. Ведь в нас нет того очевидного света благодатной жизни, который нужно было бы скрывать этим темным покрывалом сокрушения.

Все эти и многие другие опасности связаны с отрывом от реальности, с лицедейством, часто бессознательным, с мечтательностью, подменяющей собою отсутствующий духовный опыт. Как только мы силимся закрывать глаза на очевидное и высматривать несуществующее, так христианская жизнь от нас ускользает. Как возвращать себя к ней? Нам поможет Писание и Предание Церкви, если мы не будем сводить их к набору ограниченных правил и предписаний, придуманных нами или заимствованных от других. Неважно – жесткие это правила или либеральные: нет простой прокрустовой мерки для всех людей на все случаи жизни.

Жизненно необходимо прислушиваться к своей совести и сообразовывать с ее голосом свои поступки. К сожалению, мы плохо различаем этот голос и путаем его с собственными измышлениями и преданиями человеческими. Если мы унываем – посмотрим, не происходит ли это от того, что мы мечтали о совершенствах, к которым на самом деле вовсе не были готовы.

Не будем смущаться из-за собственной слепоты и уязвимости, когда они будут обнаруживаться; почаще краткими и простыми молитвами будем вручать себя Богу, взирая к Нему с благодарностью и надеждой. Сознавая собственную немощь, не будем негодовать и смущаться о чужих немощах и грехах; если от иных людей нам приходится устраняться, дабы не понести урона или даже вовсе не погибнуть, то пусть это будет не по причине высокомерного уничижения их, а от смиренного сознания собственной слабости.

И конечно, не подобает христианам бояться, будто какие-то научные достижения поколеблют веру. Не стоит, раскрыв рот, некритически воспринимать научные откровения, но также и не стоит удивляться, что мы не всегда можем сходу сообразить, как к ним относиться и как именно соотносятся они с истинами веры. У нас может не быть под рукой готовых ответов на все вопросы – и это нормально; ведь нельзя получить «всё и сразу», нужно иметь хоть немного терпения…

Как выше мы читали у матушки Арсении, спасение содевается десными и шуими (1 Кор. 6:7): не только тем, что явно благочестиво и духовно, но и тем, что душевно, несовершенно, относится к мирским занятиям: обычные заботы, работа, общение с людьми, внешние занятия, науки, литература, искусство: отовсюду мы то так, то иначе должны извлекать пользу. Всё должно учить нас, и в первую очередь тому, что мир и мы сами сложнее, чем нам хотелось бы думать, и что если нам кажется, будто мы уже что-то знаем, то ничего еще мы не узнали как должно (1 Кор. 8:2). Познав истинную веру, мы должны держаться ее со всем смирением, сознавая, что усвоили от нее только самую малость, положили основание, на котором предстоит строить дом своей души – если не прямо сразу из золота, серебра и драгоценных камней, то хотя бы не из соломы и других легко воспламеняющихся веществ (1 Кор. 3:12).

Не помешает и умение посмеяться – над напыщенной важностью, которую воображение приписывает нашим суждениям и достижениям; над ничтожными соблазнами мира и мирской мудростью, претендующей раскрыть все тайны мироздания – кратко говоря, над всяким идолом, который норовит завладеть нашим умом и сердцем.

Те, кто в наши дни пытаются воспитывать детей по-христиански, могут извлечь для себя полезные выводы из упомянутой истории. Еще заметим, что не всегда на ложном пути наступает такой видимый перелом; и куда хуже, если самообман и лицемерие становятся привычными, совесть засыпает, а человек живет в самодовольстве, полагая, что у него всё в порядке.

Продолжим наш разговор в следующий раз.