Мир души и смущение

В годы, предшествовавшие нашему уходу из Московской Патриархии, мы часто и весьма сильно смущались происходившими в ней делами: совместными молитвами епископов с еретиками, всякими совместными заявлениями, участием в экуменической деятельности в составе Совета Церквей – организации, сам устав которой запрещает прозелитизм, т. е. попытки обращения инославных в свою веру. Таким образом, «православные» участники этой организации заранее отказываются свидетельствовать об истинности Православия и делать хоть что-нибудь для обращения заблудших. Вследствие такой позиции еще стараниями митрополита Никодима (Ротова) некоторые католические приходы в Европе, обратившиеся к Православию, не были приняты в общение ни одной из официальных Поместных православных церквей.

В 1993 году представители Московской Патриархии подписали Баламандское соглашение, документ, в котором Католичество и Православие были названы «Церквами-Сестрами», а также были намечены практические шаги к достижению единства между ними. Одним из важнейших пунктов опять оказался отказ от прозелитизма. Если бы МП была действительно поместной Православной Церковью, но ее представители вдруг подписали бы подобный документ, то за этим последовало бы официальное заявление о том, что они вышли за пределы своих полномочий; сами же эти деятели должны были быть подвергнуты отлучению впредь до покаяния. На самом же деле Синод заслушал их доклад и постановил опубликовать подписанные документы с их же комментариями (см. Журнал Московской Патриархии № 3 за 1993 год).

В 1994 году представители МП подписали Шамбезийское соглашение с монофизитами, которые неожиданно перестали быть для них еретиками. Опять-таки нормальной реакции не последовало, то есть МП приняла и этот акт отступничества как нормальный дипломатический шаг.

Наблюдая подобные события, мы сильно переживали и волновались, и даже писали в разное время письма в Синод, пытаясь что-то объяснить архипастырям, как будто бы не понимавшим, что происходит.

Тогда некоторые пытались нас отговорить от всей этой суеты, говоря, что нужно хранить мир в душе. Мы сознавали, что в данном контексте под миром в душе подразумевается равнодушие к исповеданию веры, и потому никак не соглашались успокоиться.

Только со временем мы поняли, что причиной смущения и отсутствия мира в наших душах были не действия патриархийных архиереев, а наши собственные поступки. Будучи членами МП, мы участвовали в лжесвидетельстве этой организации, и поэтому наша совесть не давала нам покоя и мы не могли избавиться от смущений. Однако при этом мы не хотели пожертвовать своим более или менее комфортным положением, своей принадлежностью к большой и всеми признанной церковной организации, а вместо этого требовали от других предпринять что-то, что могло бы нас успокоить.

И действительно, обычно причины смущения в душе нужно искать в себе же, хотя бы источником этого смущения и казались внешние события и другие люди. В нашем случае смущение означало голос совести, в чем мы не хотели признаться перед собой, полагая себя борцами за Православие.

С другой стороны, очень часто мы смущаемся поступками людей, не имеющими прямого отношения к нам самим, к делу нашего спасения, к нашей собственной совести.

Если речь не идет об опасности для нас самих оказаться соучастниками лжесвидетельства о вере, то почему слабости, недостатки или грехи других людей могут привлекать наше внимание и приводить к смущению? Да, иные поступки могут быть (или казаться) огорчительными, и мы должны избегать соучастия в чужих грехах. Мы должны пытаться, если это возможно, влиять на своих ближних в лучшую сторону (потому что в худшую повлиять можно почти всегда). Так, например, родители, а иногда и просто родственники и друзья могут и должны пытаться влиять на человека, избирающего в жизни ложные пути. Однако приходится признать, что в конечном счете невозможно прожить жизнь за другого, пусть и очень близкого человека, и даже свое собственное дитя не проведешь за ручку по жизни. Во многих случаях приходится предоставлять ему самому совершать свои ошибки, а самим просто молиться, возложив всю надежду на Бога и ожидая, не появится ли возможность оказать ему помощь.

Ты кто еси судяй чуждему рабу; Своему Господеви стоит, или падает. Станет же, силен бо есть Бог поставити его (Рим. 14:4). Если мы не огорчены, а смущены поступками других людей, то это верный признак, что мы не следуем этим словам Апостола, что мы в своем сердце стали судьями других. Став же судьями, мы неизбежно отягощаемся взятым на себя грузом, и совесть наша укоряет нас, откуда и происходит смущение.

Причина всего этого, как пишут многие Отцы, – гордость и возношение. Ведь сердце человека, пекущегося о своем мертвеце, то есть о собственной душе, умершей грехами, не может отвлечься на суд о других людях. Даже очевидные чужие грехи не колеблют его почтения к образу Божию, благоговения перед тайной Промысла, строящего спасение людей, и искреннего сострадания к собратьям, бедствующим на этом трудном пути.

Превозношение свойственно грешнику, и не только не исчезает от усердия к молитве, посту и доброделанию, но даже питается этим усердием. Этому не должно удивляться, просто надо помнить об этом, и тогда смущение в душе будет для нас источником покаяния. Ощутив, что чужие поступки нас задевают, мы спохватимся и укорим себя. Вспомним, как сказал один подвижник: «Горе мне! Как он согрешил сего дня, так согрешу и я завтра; и он по крайней мере покается о грехе своём, а я не покаюсь, как должно, не достигну покаяния, не в силах буду покаяться» (Авва Дорофей, поучение шестое).

Речь не идет об оправдании грехов; не следует выдавать черное за белое. Но о человеке судить мы не должны: ни с целью его оправдания, ни с целью осуждения. Конечно, нам приходится иногда принимать в расчет поступки людей, чтобы примерно представлять, чего от них ожидать – это, можно сказать, житейские соображения, которые ни в коем случае не следует принимать за истину в последней инстанции, чтобы не запутаться, прельстившись своей проницательностью и знанием заповедей или церковных правил.

Какие люди в особенности могут смущать нас своими делами и почему? В первую очередь те, с кем мы теснее связаны. Часто мы терпимы к посторонним, но не выносим слабостей, странностей или даже вполне невинных привычек своих ближайших родных. Но всякий такой пример свидетельствует о том, что наше отношение к человеку – не в Боге, что оно пристрастно. Это значит, что мы присваиваем себе человека, а присвоив, смущаемся, что он не таков, каким мы хотели бы его видеть.

Пристрастие может принимать форму привязанности или неприязни, но смысл его всегда один и тот же. Объектом пристрастия оказываются и те люди, которыми мы хотели бы хвалиться: ведь мы знаем, что самими собой гордиться и похваляться зазорно. Поэтому мы ищем в других причины для похвалы, косвенно относящейся к нам самим. Это может касаться, например, детей или других близких родных, сослуживцев, единоверцев, а особенно – священников. Сколько раз приходящие к вере люди превозносили того или иного пастыря, чтобы потом в нем разочароваться! Это – классика церковной жизни, неизменно свежая и оригинальная для каждого, попадающего в ту же западню. Чем пристрастнее наше отношение к человеку, тем больнее мы уязвляемся истинными или мнимыми его грехами. Но сама эта язва души должна быть для нас целительной, если мы увидим ее причину: этой болью душа должна исцеляться от пристрастия.

Если же мы остаемся слепы к своему состоянию, то обвиняем другого. Хуже того, смущаясь сами, стараемся и других заразить своим смущением; ищем поддержки других людей, чтобы скрыть от себя самих истинную причину нашего смущения. Так болезнь умножается, и даже если мы придем в себя, может случиться, что исправить посеянное в других душах зло мы будем уже не в состоянии.

Очень полезно представить, что было бы, если бы человек, которого мы обсуждаем, услышал наши слова. Но если такая возможность нас не пугает, то вспомним: не случалось ли нам переживать, что о нас судят неверно, не понимая нашего состояния, не зная тяготы, которую нам приходится испытывать? Не таковы ли и наши суждения о других? А каково будет, когда кончится самообман, свойственный всей нашей жизни, и мы предстанем на Суд вместе со всеми нашими умозаключениями и выводами о ближних?

Искреннее сознание бедственности своего положения порождает сострадание к другим людям и желание покрыть, елико возможно, чужие слабости и грехи. Отсюда рождается сокрушенная молитва о себе и о своих присных; а от сокрушения сердца – надежда на милость Божию ко всем нам.

Продолжим наш разговор в следующий раз.