Имя Божие и Сам Бог

В прошлый раз я разместила здесь некоторые строки из Псалтири и молитв к ней, чтобы можно было их сопоставить с суждением Послания 1913 года, будто бы выражения «имя Божие», «имя Господне» и подобные им не содержат «какого-то особого учения» о божественности имен Божиих, а «означают просто: "Ты" или "Господь"».

Легко увидеть уже из приведенных стихов, что, действительно, очень часто (хотя и не всегда) выражение «имя Божие» можно заменить на «Бог», «имя Господне» – на «Господь».

О чем же это свидетельствует? Да именно о том, что Богодухновенные писатели не отрывали Богооткровенное Имя от Именуемого, не считали имена Божии чем-то отдельно от Него существующим.

Исповедовать, прославлять, хвалить Имя Божие – это то же, что исповедовать, прославлять и хвалить Бога; бояться Имени Божия – то же, что бояться Бога; и наоборот: невозможно бояться Бога и не бояться Его Имени, хвалить Бога, а Имя Его не хвалить.

Послание же пытается исключить само Имя из исповедания, прославления, хваления и страха Божия. Однако возможно ли нам уверовать в Бога, убояться и прославить Его иначе, чем в Его Имени, и даже подробнее скажем – в различных Его именуемых нами Богооткровенных именах? Мы уже читали свидетельство Златоуста, что предметом проповеди Апостольской и предметом нашей веры является Имя Божие, поскольку Существо Его для нас непостижимо, а Имя Его достойно веры и творит чудеса.

Утверждая, что выражения «имя Божие» и «Бог» тождественны, и при этом отвергая и осуждая формулу «Имя Божие есть Сам Бог», авторы Послания тем самым вступают в противоречие и борьбу с самим языком Божественного Откровения, с языком Церкви. Сами изъясняясь на ином языке, нежели Писание и Предание Церкви, они и от других требуют того же, притом под угрозой отлучения.

Как ни странно, приходилось и нам слышать такие соображения, будто в Писании выражение «имя Божие» употребляется в каком-то необычном и специфическом смысле, мы же должны иметь в виду другое, «обычное», значение слова «имя»: только человеческую условную мысль, выражаемую посредством звуков или букв.

Но что это за «обычное» значение слова, отрывающее его от Богооткровенного смысла? Почему вдруг основным значением оказывается именно то, которое рассекает Откровение и оставляет нас наедине с человеческими соображениями и условными знаками?

Мы говорили, что всякое именуемое и мыслимое нами имя и слово Божие рассматривается двояко: как имеющее внешнюю, доступную нашим чувствам составляющую, и как само Откровение, которое реально воплощается и присутствует в этой внешней форме, хотя и остается непостижимым и открывается в меру нашей способности воспринимать его – не столько умом, сколько самой жизнью.

И это не два разных значения слова, но две стороны одного явления, неразрывно связанные друг с другом. Не будь реальным присутствие в словах Евангельской проповеди Откровения Божия, то есть присутствие Самого Бога, открывающего Себя людям, мы никоим образом не могли бы воспринять веру в Бога, а не в свои человеческие соображения и концепции. Поэтому отвержение реальности этого присутствия превращает веру в суеверие, заменяет Бога на идолов, то есть на человеческие понятия и идеи.

Поэтому Псалмопевец говорит: И да уповают на Тя знающии имя Твое; блажени людие ведущии воскликновение: «Господи» и прочее тому подобное, ведь иной возможности нет уверовать и прославить Бога, кроме как посредством Богооткровенного имени.

Противоположное учение подробно излагает один из составителей Послания – архиепископ Никон (Рождественский) – в своей книге «Меч обоюдоострый», изданной в том же 1913 году:

Имя есть условное слово, более или менее соответствующее тому предмету, о коем мы хотим мыслить; это есть необходимый для нашего ума условный знак, облекаемый нами в звуки (слово), в буквы (письмо) или же только умопредставляемый, отвлеченно, субъективно мыслимый, но реально вне нашего ума не существующий образ (идея). Без такого знака наш ум был бы не в состоянии приблизить к своему пониманию тот предмет, какой мы разумеем под тем или другим именем. Наш дух, сам по себе, вне тела, может быть, в таких именах и не нуждается; но теперь, пока он заключен в телесный состав, он иначе и мыслить не может, как умопредставляемыми образами, идеями, словами, именами. Обычно имя указует нам какие-либо свойства предмета, приближаемого к нашему мышлению, но повторяю: реально – ни духовно, ни материально имя само по себе не существует.

Таким образом, архиеп. Никон именно полагает, что мы каким-то образом знаем Бога помимо Богооткровенных имен и речений, мы сначала «хотим мыслить» о Боге, а для этого берем условные слова, и в них облекаем имеющиеся у нас понятия.

<…> Но если бы нашлось на языке человеческом слово или в мысли нашей представление, во всей полноте объемлющее в себе все свойства и совершенства Божии, и тогда это была бы только идея о Боге, только благоговейная мысль о Нем, наше субъективное представление <здесь и далее выделено мной – Е.К.>, а не Сам Он по Своему Существу. Если угодно – это был бы только мысленный образ Божий, духовная умопредставляемая икона Его, а не Сам Он.

Субъективное представление здесь противопоставлено непостижимому Существу Божию по уже знакомому нам принципу отрицания Божественных энергий, которыми Он открывается людям. В такой системе понятий Богопознание просто невозможно, ведь субъективное представление твари о Творце заведомо ложно. Однако архиеп. Никон пытается согласовать этот странный взгляд с церковной традицией путем следующего объяснения:

<…> Но ужели имена Божии суть только наши умопредставления о свойствах и состояниях <так в тексте – Е.К.> Божиих, хотя бы и ведомые нам из Божественного откровения? Ужели они не имеют никакого практического отношения к нашей духовной жизни, к той духовной сфере, которая окружает нас? Всеконечно – имеют; но чтобы выяснить это отношение, надобно из области догматики перейти в область психологии, в область жизни нашей души, нашего внутреннего человека. <…> Душа наша так устроена, что при каждом имени, какое она слышит, ей как бы представляется уже и духовный образ того, чью имя произнесено, а может ли она не встрепенуться благоговением при имени Божием, если она верует искренно в Бога? Но и независимо от этого столь естественного чувства благоговения, мы веруем, что и Господь, призываемый в имени Его, близок к призывающим Его во истине Своею благодатию.

Очень характерен язык автора, в котором возможны такие неясные выражения, как «состояния Божии» или «духовная сфера, которая окружает нас»; поистине он выходит из области догматики в область туманных и довольно безответственных умозаключений.

Всё значение Божественных словес здесь сведено к психологическому воздействию на наше сознание, чувства и воображение – воздействию, очевидно, сентиментального характера. Сказано: «столь естественное чувство благоговения»: значит, речь не идет о реальном, сверхъестественном, действии Откровения. И хотя далее говорится, что Господь близок призывающим Его Своею благодатию, но словечко «независимо» указывает, что к самому призываемому Имени эта близость не имеет никакого отношения.

Христианская жизнь в таком случае лишается своей объективной стороны и сводится к субъективным, естественным, то есть чисто человеческим, душевным переживаниям, которые только и могут быть предметом психологии.

Однако церковная традиция Писания и Предания строго разделяет душевное от духовного, не дает никакой цены душевным переживаниям, предостерегает от подобной подмены, требует отречения от своевольного воображения, сентиментальных чувств, относит тех, кто увлекается ими под видом благочестия, к числу прельщенных.

Душевен человек не приемлет яже Духа Божия: юродство бо ему есть, и не может разумети, зане духовне востязуется (1 Кор. 2:14). Каким образом человек может хотя бы начать разуметь духовное? Если мы еще сами так далеки от духовного состояния, то как избежать увлечения душевными понятиями, и вследствие этого как не стать врагами Божиими? Всё это не праздные вопросы для ищущих пути спасения. Прибегая к Писанию и Преданию Церкви, к словам Самого Господа, к Богодухновенным повествованиям, псалмам, гимнам и молитвам, к Имени Божию во всевозможных именуемых, произносимых и написанных словесах благодати, мы можем ежечасно находить реальную, объективную духовную опору и пищу для своего ума и сердца.

Если эта опора отвергнута и заменена психологией, то вполне закономерно, что на этом шатком основании будет построено извращенное учение о молитве, церковных таинствах и всякой святыне христианской, как мы и увидим далее.

Продолжим этот разговор в следующий раз.