День вторый: твердь

Когда-то я услышала от одной энергичной деятельницы такие слова: «Если бы мы знали, как за стеной работают наши враги, мы бы никогда не спали». Тогда, быть может, в силу некоторой склонности к противоречию, я мысленно припомнила стихи псалма (126:1–2):

Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий. Всуе вам есть утреневати; востанете по седении ядущии хлеб болезни, егда даст возлюбленным своим сон.

Сон – ежедневное напоминание о смерти; вместе с ней он полагает пределы человеческой деятельности.

Истинные подвижники, шедшие путем смирения, чуждые лукавства, лицемерия и самообмана, побеждали естественные потребности плоти с помощью Божественной благодати. Но нам, находящимся в глубоком обольщении на свой счет, действующим почти вслепую, и принимающим множество ран от соблазнов извне, а изнутри – от собственных увлечений, Господь даровал ежедневный сон – быть может, более необходимый нашим душам, чем телу.

Действительно, как в течение дня душа принимает удары и повреждения, часто даже не сознавая того, так в ночное время, помимо нашего сознания, часть этих впечатлений изглаживается, наложенные узы ослабевают, и душа получает новые силы для следующего дня.

И вот, завершением первого дня творения стала ночь. Чередование дня и ночи, времени деятельности и времени покоя для будущего человечества установлено тогда, когда еще некому было им воспользоваться, и когда не было ни смерти, ни греха, ни необходимости полагать пределы поврежденной деятельности людей.

Разделяя творение мира на дни, и полагая как бы отдых сотворенному миру в ночных промежутках, Господь явил нам образ деятельности последовательной и разумной.

Вот в этом и заключается суть дела: верим ли мы в Бога как разумную и вневременную, всесовершенную Причину бытия мира, верим ли, что мир создан им свободно и совершенно, как подобает совершенному Творцу? Или же мы верим только в материю с ее законами, которые в наших глазах являются абсолютом, и которым мы приписываем самобытность и бесконечность? Что для нас жизнь и разум во Вселенной: отражение бесконечной мудрости и благости Творца или случайная мелкая рябь на бесконечной поверхности бессмысленного моря равнодушной материи?

В пользу того или другого взгляда можно приводить аргументы и свидетельства; доказательств в научном смысле слова этим точкам зрения найти нельзя. Поэтому и остается место свободному выбору человека – возложить свое упование на Бога или на материю. Но не следует смешивать одно с другим, а особенно – приписывать Священному Писанию и Преданию Церкви взгляды, почерпнутые из материалистической философии, выдающей себя за науку.

И рече Бог, да будет твердь посреде воды: и да будет разлучающи посреде воды и воды. И сотвори Бог твердь, и разлучи Бог между водою, яже бе под твердию, и между водою, яже бе нaд твердию.

Этим повелением Божиим первоначальные воды разделились, открыв воздушное пространство, окружающее землю, – тот воздух, которым впоследствии будут дышать птицы, животные и человек.

Василий Великий объясняет, что не следует думать, будто твердь – это что-то вроде кристалла или слюды, то есть твердое в обычном смысле:

Сказано, что значит в Писании наименование твердь, а именно: не естество упорное, твердое, имеющее тяжесть и сопротивление, называет оно твердью (в таком случае, в более собственном смысле принадлежало бы сие именование земле), – напротив того, поелику все, лежащее выше, по природе своей тонко, редко и для чувства неуловимо, то в сравнении с сим тончайшим и неуловимым для чувства, она названа твердью. И ты представь себе какое-то место, в котором отделяются влаги, и тонкая, процеженная влага пропускается вверх, а грубая и землянистая отлагается вниз, чтобы, при постепенном истреблении влажностей, от начала до конца сохранялось то же благорастворение.

Действительно, смысл слова с точностью определяется его употреблением, а в Писании название твердь никогда не относится к земле.

Описанное Святителем благорастворение воздухов в целом сохраняется и сейчас: часть воды удерживается над землей в виде облаков, то проливаясь оттуда дождем, то поднимаясь с поверхности земли. Однако можно предположить, что нынешнее состояние всё-таки отличается от первозданного, и на это нам указывает повествование о потопе, когда разверзошася вси источницы бездны великой, и хляби небесныя отверзошася (Быт. 7:11). Сорокадневный дождь не был похож на нынешние дожди: открылись хляби (греч. καταρράκται – от ράσσω или ράττω, свергать, круто опускаться), то есть вода буквально обрушилась на землю. В то же время в огромных количествах вышла подземная вода, и воды продолжали подниматься сто пятьдесят дней (Быт. 7:24); многие полагают, что эта катастрофа сопровождалась значительными сдвигами земли – возможно, сначала опусканием, а затем воздыманием. Косвенно на изменение состояния мира после потопа указывает и то, что знамением завета Божия с Ноем и его потомками стала радуга (Быт. 9:13–16), которой, по-видимому, прежде никогда не было видно.

К повествованию о потопе мы, надеюсь, еще будем возвращаться, говоря о втором и третьем днях творения.

И нарече Бог твердь небо, и виде Бог, яко добро; и бысть вечер, и бысть утро день вторый.

Тверди усвоено то же название, что и небу, сотворенному в начале, – по подобию, как замечает Василий Великий, поясняя, что этим же словом называется и видимый над нами воздух в выражениях «птицы небесные» и тому подобных.

Некоторые из современных Василию Великому философов не соглашались с тем, что может быть два неба; другие же, напротив, утверждали, что небес должно быть множество: «Но когда изобличат они невероятность последнего мнения, употребив самые сильные доводы, и с геометрическою неизбежностью докажут, что по природе невозможно быть другому небу, кроме одного, – говорит Святитель, – тогда особенно посмеемся над их чертежной мудростью и ученым пустословием». Достаточно силы Творца для создания и многих небес, точно так же, как во время дождя от одной и той же причины возникает и один пузырь, и множество пузырей; ведь в сравнении с Богом небеса не намного превосходят своим величием и крепостью эти мелкие пузыри. Так Василий Великий многократно в своих беседах, можно сказать, ободряет нас, чтобы мы не сомневались в могуществе Творца, и не думали, что для него затруднительны вещи, которые мирской мудрости представляются невозможными.

Кроме того, Святитель напоминает, как Апостол Павел был восхищен до третьего неба, где слышал неизреченные глаголы (2 Кор. 12:2), а слова Псалмопевца небеса небес (Пс. 148:4) наводят на мысль и о большем их числе. Однако мы должны ограничиваться тем немногим, что нам сообщает Писание, видя, что даже начала этого видимого мира для нас покрыты тайной.

Еще одно простое практическое соображение приводит Василий Великий в этой беседе. На недоумение некоторых, как может вода удерживаться на выпуклом небе, когда ей свойственно стекать вниз, он замечает по аналогии, что не следует делать выводы о крыше из того, как выглядит потолок помещения изнутри. И хотя сегодня иные, может быть, сочтут устаревшими эти рассуждения, на самом деле они по-прежнему могут быть для нас ориентиром: глядя изнутри вещественного мира мы не должны обманываться, полагая полагая, будто нам всё известно об его устройстве.

Продолжим этот разговор в следующий раз.