День един: отделение света от тьмы

И виде Бог свет, яко добро, и разлучи Бог между светом, и между тмою.

Снисходя к человеку, Бог здесь представляет Себя Самого в качестве свидетеля и очевидца, хотя разумна от века суть Богови вся дела Его (Деян. 15:18), так что Творец не нуждался в том, чтобы посмотреть и убедиться, что сотворенный свет действительно добр.

Святитель Василий Великий говорит: «Можем ли мы сказать что-нибудь достаточное в похвалу света, когда он предварительно имеет о себе свидетельство Сотворившего: яко добро?» К этому он добавляет, что речь здесь идет не только о красоте света, но и о соответствии цели, ради которой он создан.

И нарече Бог свет день, а тму нарече нощь, и бысть вечер, и бысть утро, день един.

Всякой вещи полагает Творец свое место, не только создавая вещество и пространство, но и разграничивая творения, и завершает их создание именованиями. Эти имена первых и основных творений, данные Богом, унаследованы человечеством, хотя впоследствии человеческий язык разделился на множество наречий, так что эти названия приобрели разную внешнюю форму в произношении и на письме. Книга Бытия показывает нам источник всякого истинного ведения – в Божественном Слове, дающем основу для верного восприятия и различения сотворенных вещей и явлений.

Божественное Слово уже в этих кратких первых стихах Писания является нам и как источник бытия (в речении «да будет») и как совершитель, определяющий цель всякого творения и способ его существования.

Василий Великий поясняет слова и бысть вечер, и бысть утро в том смысле, что вечер ограничил первую часть суток – светлую, то есть собственно день, – а утро – вторую, темную часть; всё это время в совокупности (то, что мы иначе называем «сутками») названо днем – по лучшей своей части, как поясняет Святитель.

Притом в церковнославянском тексте, как и в греческом, об этом дне сказано не «первый», а «един»; Василий Великий замечает это отличие от второго, третьего и последующих дней. Простое объяснение этому он видит в том, что первый день стал на будущее единой мерой времени: отсюда еще раз можно убедиться, насколько прямо понимали Отцы повествование книги Бытия. Действительно, и Ефрем Сирин пишет о первом дне творения:

Тогда начался первый месяц нисан, в который дни и ночи имеют равное число часов. Свету надлежало пребывать двенадцать часов, чтобы день заключал в себе такое же число часов, какую меру и продолжительность времени пребывала тьма. Ибо хотя и свет, и облака сотворены во мгновенье ока, но как день, так и ночь первого дня продолжались по двенадцать часов.

Василий Великий поясняет еще, что хотя впоследствии продолжительность светлого времени суток стала изменяться, становясь то больше, то меньше двенадцати часов, но весь день в целом сохранил свою продолжительность. День, впервые явившийся тогда, повторяется снова и снова, отмеряя время, и точно так же повторяется весь круг семи дней. Поскольку же седьмой день – суббота, то первый день творения – тот, что следует за субботой, то есть день Господень, в который воскрес Христос. Этот день – и первый день седмицы, и восьмой, следующий за седьмым; и если круг семи дней изображает всё бытие нынешнего мира, то этот восьмой день является образом будущего века, общего воскресения, начатого Первенцем из умерших, Христом (1 Кор. 15:20). Будущий же век, где времени уже не будет (Откр. 10:6), называется по этой причине и веком, и днем, как замечает Святитель Василий: «назовешь ли его днем или веком – выразишь одно и то же понятие». Начатком и образом этого действительно единого, единственного дня является первый день творения.

Удивительно, но вырывая из контекста слова «назовешь ли его днем или веком – выразишь одно и то же понятие», сторонники иносказательного понимания повествования о шести днях творения (например, Стефан Ляшевский), утверждают, будто Василий Великий полагал допустимым считать дни творения не днями, а какими-то длительными эпохами. Как видим, совсем наоборот: именно буквальное понимание дней творения как настоящих дней, положивших начало существующему и поныне течению седмицы, лежит в основе всех утверждений Святителя.

Точно так же и Ефрем Сирин понимает под первым днем творения самый настоящий день, и притом не просто какой-то неопределенный день, а именно первый день первого месяца года – нисана (Исх. 12:2). Действительно, в день Воскресения Христова полагается синаксарь, то есть поучение для чтения в храме, в котором говорится, что этот день мы именуем Пасхой, то есть «Преведением», потому что это тот самый день, в который Бог привел мир из небытия в бытие; в этот же самый день провел Он народ израильский чрез Чермное море; в этот же день, сойдя с небес, вселился в утробу Девы; а ныне, исторгнув из преисподних адовых все человеческое естество, возвел на небеса и привел в прежнее достоинство нетления:

Интересно, что слова о приведении мира из небытия в бытие в этот самый день были исключены из новой редакции Цветной Триоди, подготовленной к изданию в 1914 году комиссией под руководством архиеп. Сергия (Страгородского). Из-за войны и революции это издание не получило дальнейшего распространения, а более поздние делались на основе прежних редакций.

Очень часто утверждают, будто только часть святых Отцов придерживалась буквального толкования Писания, другие же следовали иносказательному. На самом деле буквальный смысл у Отцов иногда не рассматривается специально, если этого не требует цель сочинения: например, в аскетических трудах слова Писания часто объясняются применительно к духовной жизни человека, или же Ветхозаветные повествования привлекаются в качестве таинственных указаний на Новозаветные события. Однако мы не найдем отрицания прямого смысла Писания у православных церковных писателей (кроме выражений о Боге по подобию человеческих свойств, а также кроме некоторых общепринятых переносных выражений), но только у еретиков. Поэтому и Ефрем Сирин пишет в самом начале своего толкования на книгу Бытия:

Никто не должен думать, что шестидневное творение есть иносказание. Непозволительно также говорить, будто бы то, что, по описанию, сотворено в продолжение шести дней, сотворено в одно мгновение, а также будто бы в описании этом представлены одни наименования – либо не означающие, либо означающие нечто иное. Напротив, должно знать, что как небо и земля, сотворенные вначале, суть действительно небо и земля (и что не нечто иное разумеется под именем неба и земли), так и сказанное обо всем прочем, что сотворено и приведено в устройство по сотворении неба и земли, заключает в себе не пустые наименования, но силе сих наименований соответствует самая сущность сотворенных естеств.

Тем не менее надо помнить, что реальность событий первых дней творения совершенно отлична от той, которая известна нам. Об этом блаженный Августин говорит: «Какого рода были эти дни, для нас очень трудно заключить или даже вполне невозможно; и тем более невозможно для нас – говорить об этом». Очевидно, что и эти слова не содержат позволения распространять научные или псевдонаучные взгляды, почерпнутые из нашего падшего мира, на область чудесных событий, положивших начало его бытию.

* * *

В этом месте сделаю краткую паузу, чтобы обсудить такой вопрос. Нужно ли людям, понимающим вполне прямо повествование о днях творения, опровергать принятые в современной науке взгляды, например, теорию «большого взрыва» и т.п.? Может быть, стоит начать ратовать за пересмотр учебных программ для школ и высших учебных заведений?

Тут каждый судит по-своему, а я же полагаю, что ничего подобного делать отнюдь не нужно.

Если студент изучит, а на экзамене с точностью расскажет, в чем состоят современные гипотезы происхождения Вселенной, он нисколько не погрешит. Изучение этих гипотез может быть даже полезным, если только не забывать, что это – не доказанные истины (экспериментально доказать, как произошла Вселенная, невозможно), но результат экстраполяции данных, полученных на основе изучения ныне действующих физических законов. Если исходить из предположения, что физические законы всегда были такими же, как сейчас , то путем мысленных экспериментов можно построить такую-то картину. А можно – несколько другую. И еще другую. Картина будет меняться в зависимости от новых данных или новых подходов .

Но против чего имеет смысл возражать – это против догматизации подобных гипотез. Они не только не должны влиять на наше христианское мировоззрение, но не должны и превращаться в шоры на глазах ученых, чтобы наука не превращалась в лженауку – посмешище для будущих поколений. Эта заметка вышла уже слишком длинной. Продолжу в следующий раз.