Дальнейшая история имяславцев в России

О последующих злоключениях имяславцев, изгнанных с Афона, буду писать по возможности кратко. В Одессе прибывших иноков подвергли поспешному допросу, причем все их имущество, книги, иконы и деньги были отобраны, насильственно снята монашеская одежда и многим острижены власы. Была также предпринята попытка обманным путем получить подписку от иноков-имяславцев в том, что они будто бы добровольно покинули монастыри и сложили с себя иноческое звание.

Формальным церковным основанием насильственного расстрижения имяславцев было правило, по которому постриженные вне России не считались здесь иноками. Однако таковые, согласно синодальному указу от 19 марта 1836 года, могли быть помещены в монастыри и после трехлетнего испытания причислены к братии. Синод же определением № 5967 от 6–9 июля 1913 г. запретил принимать Афонских постриженников из имяславцев в монастыри. В это время в России праздновали трехсотлетие Дома Романовых, и есть свидетельства, что посетившие празднования патриархи Константинопольский, Иерусалимский и Антиохийский выразили протест против такого полного непризнания Афонских постригов; впрочем сообщения эти были опровергнуты канцелярией Российского Синода.

Таким образом, в Андреевское подворье в Одессе были отправлены только архимандрит Давид и еще восемь иноков, постриженных в России. 40 человек были заключены в тюрьму по различным обвинениям; остальные после насильственного расстрижения разосланы «по местам приписки».

Оболганные, ограбленные, униженные даже внешне, с остриженными власами, иные в обрезанных по колено подрясниках, иные – в напяленной насильно нелепой одежде, приобретенной у еврейских старьевщиков, – иноки-имяславцы оказались выброшены в мир, которого отреклись много лет назад. Среди них были старцы, десятки лет проведшие на Афоне; в миру эти «бывшие» монахи не имели ни имущества, ни средств к существованию. Местные светские власти смотрели на них как на смутьянов и революционеров; духовенство – как на сектантов. Они были отлучены от причастия, священники запрещены в служении; скончавшиеся в ближайшие годы лишены христианского погребения.

Инициаторами насильственного расстрижения были архиепископы Никон и Назарий; Одесский градоначальник Сосновский был против предложенных ими мер, а по поводу насильственной стрижки волос запросил телеграммой указаний от товарища министра внутренних дел генерала В. Ф. Джунковского, который ответил: «Принудительную стрижку имяславцев мерами полиции признаю недопустимой». Тем не менее предложенное церковными властями насилие было осуществлено. Надо заметить, что Джунковский осенью и зимой 1913 года ходатайствовал об освобождении заключенных имяславцев из одесской тюрьмы и о возвращении отобранных у имяславцев денежных сумм.

Из оставшихся на Святой Горе имяславцев многие в ближайшее время сами покинули Афон, опасаясь ареста. В результате за месяц русское население Афона сократилось на тысячу человек; а при сопоставлении данных 1910 и 1914 годов обнаруживается убыль на полторы тысячи.

Вся эта операция по «умиротворению» Афонских русских монастырей вызвала в обществе значительный резонанс. Светская печать, не будучи стеснена синодальными указаниями, реагировала бурно, история обсуждалась и в Думе, к великому неудовольствию архиепископа Никона, упоминавшего «столь нашумевшее в иудейской печати изъятие из монастыря вождей и наиболее упорных сторонников смуты». Однако, очевидно, что в данном случае не иудейскость печати была причиной скандала, а именно действия властей, в первую очередь церковных, которые сумели объединить и настроить против себя весь спектр политических направлений. Так, редактор крайне правого «Гражданина» князь В.П. Мещерский писал:

Должен признаться, что, чем глубже я вдумываюсь в эпизод военной экзекуции с архиепископом Никоном во главе <...> – тем страшнее мне представляется это небывалое в истории мира событие <...> если возможен был факт, то значит, мы, пожалуй, не очень далеки от подобия Варфоломеевской ночи. С этой точки зрения, афонское событие представляется каким-то ужасным кошмаром, духовно давящим всякого, кто любит и чтит свою православную Церковь. В этом событии столько поражающего прежде всего неуважением к православной Церкви, затем, какою-то беспредельною необдуманностью, каким-то отданием посланного Св. Синодом высшего иерарха нашей Церкви всецело порыву ненависти, охватившей все его существо, каким-то непостижимым нарушением основных принципов и международного права, и церковного права, что, повторяю, прямо становится страшно. Взирая на этот воинственный приступ Святейшего Синода, с точки зрения международного права, очевидно, нельзя пренебрегать его важностью, как угрожающего прецедента <...> Носители на груди креста, а в сердце злобы осуждения на брата, напоминают наших политических сыщиков, которые наивно удивляются, что, чем более они действуют с неукротимой ненавистью, требуя за нее награды, тем более они творят ненавидящих, и тем бессильнее их работа.

Радикальные действия церковной власти контрастировали с полным отсутствием единства по вопросу об имяславии среди российских иерархов: епископ Полтавский Феофан (Быстров) и Саратовский Гермоген (Долганов) сочувствовали им; некоторые синодалы, по-видимому, предлагали даже исключить архиепископа Никона из числа присутствующих членов Синода. Заседание Синода несколько раз откладывалось, и лишь через месяц с лишним по возвращении Никона с Афона был заслушан его доклад.

Синод принял определение, требуя от «имябожников», как теперь было предложено официально именовать имяславцев, в случае раскаяния подписывать отречение от их «ереси». Содержание его, включая слова «впали в еретическое мудрование, приняв за истину ложное учение, будто имена Божии, особенно же имя Иисус, есть Сам Бог», конечно, было неприемлемо для имяславцев, и ни о каком «умирении» их на такой почве речи быть не могло. При этом Синод счел нужным почему-то обратиться к Константинопольскому патриарху с просьбой о каноническом суде над имяславцами, от чего тот, естественно, отказался, предлагая российским иерархам самим разбираться с людьми, теперь уже находящимися на их канонической территории.

Михаил Новоселов, болезненно переживавший осуждение и изгнание имяславцев, в своих статьях обратил внимание на присвоение Российским Синодом права считаться непререкаемым авторитетом и голосом Церкви:

…Признаем ли мы безусловный авторитет за синодальным Посланием как таковым, признаем ли в нем «голос Церкви», которая есть «столп и утверждение истины», – как того требует Свят. Синод? Отвечаем решительно: нет, нет и нет. Мы с изумлением прочитали и с негодованием отвергаем заключительную мысль синодального Послания, выраженную так: «теперь, когда высказались и Константинопольская и Российская церковная власть, их (о. схим. Илариона, иеросхим. Антония и их единомышленников) дальнейшее настаивание «имяславцев» на своем будет уже противоборством истине». Это незаконное посягательство на неотъемлемые права церковного тела, хранителя веры – народа православного. Против этого посягательства, против этой монополизации истины, против этой папистической тенденции нашего высшего церковного управления мы, члены Церкви Христовой, должны протестовать всеми силами души и всеми зависящими от нас средствами.

Свят. Синод, по-видимому, забыл, что «непогрешимость почиет единственно во вселенскости Церкви, объединенной взаимной любовью» (А. С. Хомяков). Он не хочет помнить того, что вслух всего православного и инославного мира провозгласил в 1848 г. Вселенский патриарх в своем послании в ответ римскому епископу: «У нас ни патриархи, ни соборы не могли никогда ввести что-то новое, потому что хранитель веры у нас — самое тело Церкви, то есть самый народ».

Голоса этого народа не только не пожелал вызвать и выслушать духовный коллегиум, а наоборот — поспешил предупредительно заглушить его драконовскими мерами, которым позавидовал бы римский первосвященник.

Отец Антоний (Булатович), которого все эти события застали в России, поселился в имении своей матери Луцыковке, под надзором Харьковской духовной консистории. Свидетель, посетивший его там, пишет в заметке, помещенной в «Биржевых ведомостях»:

Вид имения, где живет «афонский бунтарь», производит кошмарное впечатление. Прежде всего бросаются в глаза остатки строений, груды камня и железа. Оказывается, в памятном 1905 году имение генеральши было разгромлено до основания. Погромщики пощадили лишь небольшую хату, где жили «люди» генеральши. В этой хате с маленькими оконцами и земляным полом ютится теперь Антоний с двумя другими афонцами – Иларионом и Феофилактом. Среди руин высится строящийся двухэтажный деревянный дом, с готическими окнами. Форма окон ввела в заблуждение местных миссионеров, которым было поручено следить за «афонским бунтарем», и они донесли в Харьков, будто иеросхимонах Антоний устраивает «свободную общину» <...> Пребывая в Луцыковке целый день, я убедился, как лживы россказни миссионеров о привольной жизни иеромонаха Антония в Луцыковке. Хата – холодная, со сквозняками. Пища – беднейшая, крестьяне не позавидуют: черствый, черный хлеб, борщ, капуста с дешевой рыбой, каша из простого пшена без масла. Как роскошь – чай. И так изо дня в день.

Хотя и страдая по-прежнему болезнью глаз, отец Антоний продолжал свою деятельность по защите почитания Имени Божия. Здесь им было написано пространное «Прошение» в Синод, в котором он по пунктам опровергает ложные обвинения в адрес имяславцев, книга «Моя мысль во Христе» и сборник «Православная Церковь о почитании Имени Божиего и о молитве Иисусовой».

Синод никак не отозвался на «Прошение» Булатовича, и собственно говоря, вся богословская полемика в это время происходила между отцом Антонием и С.В. Троицким, который, впрочем, после Афонской экспедиции оставил свои прежние взгляды, весьма близкие к имяславию, и полемические статьи строил на искусственном увязывании учения имяславцев с раввинистической мифологией, Филоном, Платоном, гностиками, магометанами и Лютером. При этом он приписывал имяславцам взгляды, которых даже отдаленно нельзя найти ни в одном опубликованном их сочинении, каковые безумные взгляды, конечно, нетрудно было опровергать.

Книга Булатовича «Моя мысль во Христе», была названа им по аналогии с дневниками о. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе» и посвящена рассмотрению учения о Божественных действиях и участии в них каждого из Лиц Святой Троицы. Здесь же отец Антоний уточняет, в каком аспекте Имя Божие является Самим Богом:

Хотя по внешнему начертанию всякое Имя Божие есть тварь, но так как на каждом Имени Божием благоволительно почивает благоволительный взор Отца Небесного, то оно присно Свято, а не только когда его призывают. Имя Божие именуется Святым Само в Себе, ибо Само в Себе Свято по естеству Благоволение Отца, Истина Сына и Благодать Духа Святого, Которые почивают на каждом изображении Имени Господня и во всяком призывании Имени Господня.

Можно сказать, что богословское исследование вопроса со стороны имяславцев продолжало углубляться, а со стороны их противников перешло в область ожесточенных, но необоснованных нападок и выпадов личного характера.

Некоторое изменение положения имяславцев произошло после вмешательства в их судьбу Императора Николая Александровича, о чем надеюсь рассказать впоследствии.

Продолжим этот разговор в следующий раз.