Краткое торжество имяславцев. Осада

Вернемся к Афонским событиям. 15 января 1913 года Ватопедский монастырь признал каноничным избрание о. Давида (Мухранова) игуменом; было сообщено письменно, что 19 января проэстосы Ватопеда прибудут в скит для поставления архимандрита Давида на игуменство.

Однако 18 января Ватопед сообщил, что откладывает поставление по требованию Российского посольства.

Письма братии Синоду, Салоникскому консулу и послу в Константинополе остались втуне. 20 января на Афон прибыл вице-консул Щербина и остановился в Пантелеимоновском монастыре. На следующий день он встретился с о. Иеронимом и прибыл в Андреевский скит. Здесь, по свидетельству Булатовича, вице-консул кричал в храме на братию, грозя предать их «на растерзание грекам».

Однако именно в присутствии Щербины 27 января состоялся собор братии Пантелеимоновского монастыря, на котором игумен Мисаил подписал имяславское «Исповедание Имени Божия» и согласился на удаление из монастыря восьми своих сторонников-имяборцев. Этот день обитель праздновала как Пасху, монахи приветствовали друг друга возгласом «Христос Воскресе!», целовались и плакали от радости.

В начале февраля 1913 года Афонский Кинот объявил отцов Антония (Булатовича), Давида (Мухранова) и всех единомысленных с ними злославными и подлежащими церковному запрещению, весь же Андреевский скит – отлучению. По-видимому, представители сербского Хиландарского и болгарского Зографского монастырей были против такого решения, но большинство в Киноте оставалось за греками.

По свидетельству отца Антония, инициатива в этом деле принадлежала вице-консулу Щербине, которому Кинот охотно пошел навстречу. Именно Щербина дал возможность перевести дело на почву вероучительного спора, хотя до какой степени Кинот не разбирался в его сути, ясно из текста принятого решения, осудившего некое ложное учение «о Втором Лице Святой Троицы».

Решение это, разумеется, было незаконным не только по сути, но и по форме: Кинот и вообще не имел права отлучать и запрещать иноков, а любая инстанция, обладающая таким правом, должна была бы прежде вызвать обвиняемых на суд. Необычайной выглядит и формулировка прещений «впредь до суда великой церкви» – то есть именно до суда, а не после.

В феврале же по распоряжению вице-консула Щербины началась блокада Андреевского скита, продолжавшаяся пять месяцев вплоть до самого разгрома русских обителей.

Русской пароходной почте было запрещено принимать или выдавать братии скита любую корреспонденцию и любые грузы, так что присланное из Одессы продовольствие гнило на пристани. Деньги, присылаемые благотворителями, и адресованные скиту, передавались бывшему игумену Иерониму.

В Константинополе организацией блокады руководил посол Гирс, по распоряжению которого были арестованы закупщики хлеба, посланные в Россию из Андреевского скита. Деньги скита, выделенные для закупок, были у них отняты, а сами иноки арестованы, отправлены в Константинополь из Одессы и принуждены дать подписку, что они покоряются игумену Иерониму.

Заметим, что все эти беззаконные действия совершались на территории, отнюдь не подведомственной российским властям.

Отец Антоний Булатович пишет:

Всеоружие греческой церковной власти грозило преданием анафеме и изгнанием с Афона; всеоружие российской посольской власти грозило канонерками и выселением военной силой. Безвыходным казалось положение осажденного скита, но не для тех, кто веровал истинно в Господа Иисуса, за честь Имени Которого стоял… Но где же было искать помощи? Взоры всех имяславцев обратились к отечеству; там следовало выяснить всю истину создавшегося положения, туда надо было кому-либо ехать и все обсказать, и выбор всех пал на меня.

Итак, в начале февраля отец Антоний отправился в Петербург; правда, стараниями о. Иеронима, Щербины и Гирса он был задержан на пристани Афона, затем в Салониках и наконец в Одессе.

Каково же было мое удивление, когда в Одессе вслед за моим прибытием туда явилась полиция и по приказанию, телеграфически переданному из Константинополя, я был обыскан с ног до головы! Искали каких-то процентных бумаг и капиталов, но ничего, конечно, кроме карманных денег на дорогу, не нашли и отпустили с миром. Но в Петрограде меня ожидало новое гонение и новые скорби. Узнав о моем прибытии, меня не только не пожелали выслушать в Синоде, но немедленно же явился благочинный монастырей и потребовал, чтобы я дал подписку о немедленном выезде из столицы, куда якобы я не имел права приезжать, ибо для сего следовало заранее испросить разрешения Синода… Одновременно с гонением началась и травля меня имяборцами в печати. Имяборческие корреспонденты сообщали обо мне всякие небылицы, российские писаки повторяли всякие вымыслы, меня рисовали каким-то ярым бунтовщиком с громадными кулаками (на самом деле я мал ростом и слаб), говорили, что я женат на абиссинке, о. Илариона называли моим денщиком, когда на самом деле ему 90 лет и моим денщиком он никак быть не может, да и не служил он никогда, в конце концов с кафедры Государственной Думы я был назван епископом Анатолием "экспроприатором"…

15 февраля новый Константинопольский патриарх Герман V вызвал на свой суд отцов Антония (Булатовича) и Давида (Мухранова) как виновников «беззаконного восстания» и всего смущения в русских монастырях.

В марте, как мы уже говорили, Афон посетил Мансуров, чья осторожная и взвешенная позиция была отмечена Императором, но проигнорирована обер-прокурором и не доведена до сведения Синода.

Следуя совету Мансурова, отец Давид отправился на суд в Константинополь. В это время отец Антоний в Петербурге ходатайствовал перед правительством, чтобы имяславцев на суде в Константинополе обеспечили переводчиком, а также прислали доверенных лиц от министерства иностранных дел (предположительно Мансурова). Однако Патриарх, побуждаемый послом Гирсом к немедленным действиям, не стал дожидаться прибытия Булатовича с депутацией из России, но поспешно судил отца Давида, обвинив его в «пантеизме», причем отец Давид по своей простоте не мог даже уразуметь смысла этого обвинения. Впрочем, от него не потребовали ни покаяния, ни отречения от его «ереси», но только отказа от игуменства в Андреевском скиту, чего, собственно, и добивались представители российских властей.

Суд состоялся 5 апреля; несколькими днями ранее был опубликован доклад Халкинской школы, о котором мы уже говорили. Однако надо заметить, что выводы этого доклада были более осторожными, чем решение Патриарха, для которого доклад служил основой: там было сказано только, что учение имяславцев «пахнет пантеизмом», а в грамоте Патриарха на Афон от 5 апреля речь уже шла прямо о «хульном злославии и ереси», хотя и без какого-либо обоснования.

В дальнейшем, среди прочей клеветы на имяславцев, не раз повторяется утверждение, будто бы о. Антоний Булатович отказался явиться на суд Патриарха, и потому был осужден заочно. Нужно заметить и то, что впоследствии Российский Синод осудил отца Антония (вместе с другими имяславцами) – и тоже заочно, предварительно отказавшись его выслушать.

Прочие вздорные клеветы против Антония Булатовича, хотя и опровергнутые в то время, тоже продолжали и продолжают повторяться в имяборческих изданиях.

В письмах старца Илариона (Домрачева) встречается такое упоминание об этих слухах:

Далее спрашиваете – был ли я денщиком у о. Антония Булатовича, как Вы слышали от некоторых? – Конечно, в этом нет позора, если бы и был, но лучше о сем судите сами; знающие его лично дают ему 40 или от силы 45 лет, а мне 70 лет, я его лично не знаю, а поэтому и не могу судить, гожусь ли я ему в денщики или нет, но я знаю его из его Апологии и сужу о нем, как о человеке честном и понимающем дело лучше своих противников и далеко превосходящем меня – своими качествами – духовными и нравственными. Да поможет ему Господь и Всепречистая Богоматерь во благих его намерениях, и да помогут ему достигнуть их исполнения во славу Божию, во спасение себя и ближних своих!

Как видим, они действительно не были лично знакомы: ведь отец Антоний полагал, что старцу Илариону лет 90, когда ему было только 70.

Упомянутая в этом письме «Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус» вышла в свет Великим Постом 1913 года в разгар описываемых событий.

16 мая состоялось экстренное заседание Российского Синода, посвященное рассмотрению учения отцов Илариона и Антония. На заседании были выслушаны доклады архиепископов Антония (Храповицкого) и Никона (Рождественского), а также проф. С. В. Троицкого; все три доклада, расходясь в некоторых вопросах, сходятся в осуждении учения имяславцев.

18 мая 1913 года в «Церковных ведомостях» было опубликовано послание Синода, составленное архиепископом Сергием (Страгородским) на основании тех трех докладов; одновременно и сами доклады вышли в «Прибавлениях к Церковным Ведомостям».

Как мы уже говорили, Послание 1913 года представляет собой единственный официальный документ, представляющий собой попытку богословского обоснования осуждения имяславцев. В следующий раз я надеюсь, начать более внимательное рассмотрение этого Послания.